Депортированные немцы в Западной Сибири (1941–1944 гг.) Действительность и правовой статус
Обердерфер Л. И.
Указом Президиума Верховного Совета СССР от 28 августа 1941 г. «О переселении немцев, проживающих в районах Поволжья» и рядом других постановлений почти миллион человек немецкой национальности был выселен из европейской части СССР на восток страны и в частности, в Западную Сибирь[1]. Операция носила тотальный характер, то есть депортации подверглось все, без исключения, немецкое население СССР, жившее западнее Урала, кроме районов, к тому времени уже занятых фашистскими войсками. Это решение было принято сталинским руководством в период обострения ситуации на советско-германском фронте из страха перед немецкой «пятой колонной». Применение депортации как репрессивной меры по отношению к немецкому населению СССР было вызвано, по крайней мере, двумя причинами: идеологической, чтобы хоть отчасти объяснить неудачи на фронте наличием внутреннего врага, и экономической, чтобы обеспечить рабочей силой тыловые районы Западной Сибири на время войны и для дальнейшего хозяйственного освоения этого региона.
Согласно всесоюзной переписи населения СССР 1939 г., в Западной Сибири проживали 101 300 человек немецкой национальности, что составляло 1,1 % от общей численности населения этого региона[2]. К началу 1942 г. на территории Западной Сибири находилось уже около 300 тыс. лиц немецкой национальности[3]. Депортация изменила не только удельный вес немецкого населения в регионе, но повлекла за собой и кардинальные перемены в положении немцев. Из полноправных граждан СССР они превратились в категорию лиц, подвергавшуюся дискриминации.
Дискриминация немецкого населения с 1941 по 1944 гг. усугублялась неоформленностью их статуса. Цель данной работы — показать, каким образом неопределенность правового положения немцев влекла за собой ущемление их прав в экономической, социальной, политической и бытовой сферах.
Статус немецкого населения в Западной Сибири на протяжении 1940-х гг. имел две стороны: формальную и реальную. Первая складывалась из содержания нормативно-правовых актов партийных и государственных органов. К ним, прежде всего, относятся законодательные акты советского руководства: Президиума Верховного Совета СССР, ГКО, СНК СССР. Эти документы официально оформили и закрепили новый правовой статус немецкого населения в СССР.
Реальный статус советских немцев складывался под влиянием нескольких факторов. Во-первых, совершенно особая роль при изменении национальной государственной политики в стране отводилась карательным органам и, прежде всего, НКВД СССР. Это ведомство издало наибольшее число директив, указов, инструкций и распоряжений, конкретизирующих статус немцев и устанавливающих формы контроля за его соблюдением. Органы НКВД отвечали за исполнение решений высших партийных и государственных органов, с одной стороны, и «отстаивали» интересы данной категории населения перед местными властями — с другой. Фактически, НКВД на протяжении 1940-х гг. являлся и «опекуном», и надзирателем советских немцев.
Во-вторых, исполнение решений высших государственных органов во многом зависело от местных властей. Результаты деятельности последних отражают различного рода отчетные материалы, докладные записки, сводки и справки о положении немцев в регионе. Эти сведения содержатся в документах партийных и государственных органов, хозяйственных организаций и учреждений, а также управлений НКВД (УНКВД) по Алтайскому краю, Новосибирской и Омской областям.
И, наконец, реальное положение немцев в Западной Сибири в 1941–1944 гг. во многом зависело от взаимоотношений местного и переселенно-го немецкого населения. Как бы много ни решали структуры власти, очень часто положение, а в некоторых случаях и жизнь немцев зависели от местных жителей. В тяжелых условиях военного времени выжить людям помогала взаимовыручка и взаимная поддержка. И наоборот, неприязненное или враждебное отношение местного населения, работников хозяйственных учреждений и низовых государственных структур могли свести на нет любые начинания властей.
Вопрос о статусе немецкого населения в районах расселения, в том числе и в Западной Сибири, прямо или косвенно затрагивался практически во всех публикациях, посвященных депортации советских немцев и ее последствиям. Наиболее важным результатом этих работ стало выделение трех основных этапов формирования правового статуса немцев СССР. Первый этап — это 1941–1944 гг., когда шел процесс выселения, а затем включения немцев в существовавшую систему спецпоселений. Этап отличался отсутствием четкой регламентации правового положения спецпереселенцев-немцев. Второй этап — 1944–1949 гг., был периодом оформления нормативно-правовой и организационной базы системы спецпоселений, ее реорганизации. Был закреплен юридический статус спецпереселенцев-немцев, произошло ужесточение режима проживания. Система спецпоселений превратилась в обособленный механизм с единым экономическим и правовым пространством. Третий этап — начало и середина 1950-х гг., характеризовался постепенным ослаблением и последующим снятием режима спецпоселения вследствие экономической, политической и социальной несостоятельности[4].
Основное внимание исследователей было направлено на изучение законодательной базы правового статуса немцев, то есть его формальной стороны. Между тем, вопросы реального положения немцев в регионе остаются недостаточно изученными. Наибольший интерес представляет, на наш взгляд, период с 1941 по 1944 гг. Неясность правового положения немцев в районах расселения порождала неизбежную вольность действий с обеих сторон.
Сталинским руководством был разработан четкий репрессивный механизм принудительного переселения немцев. Сделать это было тем проще, что к тому времени уже был наработан весьма значительный опыт по насильственному выселению этнических групп (корейцев, литовцев, латышей, эстонцев и др.). Депортация носила тотальный характер, то есть переселению подвергалось все, без исключения, немецкое население СССР, жившее западнее Урала, кроме районов, к тому времени уже занятых фашистскими войсками. Административный, или внесудебный, характер принудительного переселения немцев ставил их вне системы судопроизводства СССР, а потому освобождал карательные органы даже от формального контроля со стороны органов суда и прокуратуры.
Проведение депортации было возложено руководством страны на НКВД СССР и местные советские и партийные органы. НКВД отвечал за организацию выселения и перевозку немцев, а местные структуры — за прием, расселение, трудовое и хозяйственное устройство, продовольственное обеспечение, медицинское обслуживание немцев и школьное обучение их детей.
Центральные органы в силу административного — внесудебного — характера депортации должны были взять на себя обязанность определить статус переселенных. Но советские руководители предпочли занять выжидательную позицию, что, вероятно, зависело от положения на фронте. Эта неопределенность имела неоднозначные последствия.
Первый этап депортации прошел организованно, но все, что касалось осуществления мероприятий по адаптации переселенного контингента на новых местах жительства, оказывалось на втором плане для советских руководителей. Та часть директивных и нормативных актов, которая должна была запустить этот механизм, изобиловала неполнотой формулировок, с одной стороны, и жесткостью требований исполнения этих предписаний местными органами — с другой.
Первоначально учет депортированных немцев был вменен в обязанность Переселенческим отделам исполкомов Омской, Новосибирской областей и Алтайского края. В этот период, осенью 1941 г., на местах к немцам относились как к эвакуированным или сельскохозяйственным переселенцам. Только с 1942 г. они начинают восприниматься населением и властями как спецпереселенцы. Деятельность местных властей по учету этой категории населения ограничилась принятием и проверкой эшелонных списков, а также составлением списков районного расселения немцев. Дальнейший учет немцев фактически не производился. Из докладной записки УНКВД по Омской области от 18 марта 1943 г. следовало, что немцы «проживали в районе наравне со всеми гражданами, без каких-либо ограничений, за исключением запрещения им выезда из района без соответствующего оформления»[5]. Это последнее предписание, впрочем, долгое время было просто формальным.
В 1942 г. руководство страны принимает решение о мобилизации немцев в рабочие колонны для использования их на предприятиях и стройках НКВД СССР. Это было вызвано, вероятно, исключительно тяжелой ситуацией на фронте и в тылу. Необходимо было срочно налаживать строительство и производство различных предприятий. Нужны были рабочие руки. Они были найдены; в том числе и среди депортированных немцев. Мобилизация нескольких сот тысяч человек потребовала точных данных о количестве и структуре всего депортированного немецкого населения и оставшихся людских резервах. Поэтому с конца 1942 г. УНКВД по Алтайскому краю, Новосибирской и Омской областям получают от ГУЛАГа НКВД требование составить отчет о трудовом и хозяйственном устройстве спецпереселенцев-немцев, расселенных в этом регионе; в отчет необходимо было включить и сведения об их численности. Местные карательные органы, подготовив в течение зимы — весны 1943 г. докладные записки, единодушно просили определить статус немцев с тем, чтобы можно было провести их переучет и «взять в агентурно-оперативное обслуживание». С точки зрения начальника УНКВД по Алтайскому краю Антонова, это было необходимо сделать в первую очередь для того, чтобы немцев «можно было бы в любое время мобилизовать в рабочие колонны»[6].
К 1944 г. назрела необходимость реформировать действующую систему трудовых и специальных поселений. Вероятно, это было вызвано тем, что сталинское руководство планировало новые массовые депортации. Нужна была новая структура в карательном ведомстве, которая занималась бы исключительно спецконтингентом. В марте 1944 г. такая реформа была проведена. Вновь образованный Отдел спецпоселений НКВД СССР (ОСП) стал самостоятельным отделом НКВД, выведенным из системы ГУЛАГа[7]. С этого времени ужесточился контроль за передвижением немцев, был строго регламентирован порядок учета и «движения» данного контингента.
Неясность правового положения депортированных немцев в регионе стала основной причиной их тяжелого материально-бытового положения, в котором они оказались с конца 1941 г. Постановлениями руководства страны предусматривалось наделение немцев землей, компенсация за оставленное имущество, продовольственное и хозяйственное обеспечение. Осуществить эти меры в полном объеме в реальности оказалось практически невозможно вследствие нескольких обстоятельств. Во-первых, при проведении операции по выселению немцев в некоторых регионах имела место некачественная приемка-передача имущества[8].
Во-вторых, до сих пор не был решен вопрос о том, из каких средств должна была проводиться компенсация. Центральные организации этот вопрос замалчивали, а местные органы не имели средств и возможностей производить возмещение имущества немцам из собственных резервов. Оставались также неясными вопросы о порядке оплаты спецпереселенцам-немцам выработанных ими в 1941 г. на местах выселения трудодней; о выдаче комбайнерам и трактористам натуральной части их заработка; о произведении расчетов по зарплате рабочим совхозов и МТС. Как отмечали местные органы, во многих случаях «произвести эти расчеты с колхозниками на местах вселения будет невозможно», в том числе и из-за отсутствия документальных данных[9].
Государство взвалило всю основную работу и связанные с ней проблемы по трудовому и хозяйственному устройству спецпереселенцев-немцев на местные органы власти, для которых эта задача оказалась непосильной. В сложных условиях военного времени, когда практически все имеющиеся средства и ресурсы шли на нужды армии, местное руководство не имело ни возможности, ни желания специально заниматься «немецким» вопросом. Особенно эта позиция властей проявилась при возникновении у немецкого населения продовольственной проблемы. Руководители колхозов, одновременно с нежеланием отдавать часть и без того небогатого колхозного имущества приезжим немцам, часто не имели средств для оказания необходимой помощи в силу бедности сельского хозяйства Западной Сибири. И если на первых порах, осенью 1941 — зимой 1942 гг., некоторые руководители вносили немцев в списки на оказание продовольственной помощи, то в дальнейшем этого, как правило, не происходило.
Аналогичным образом ситуация развивалась и в решении жилищного вопроса. По окончании переселения немцев в районы Западной Сибири общий вывод местных УНКВД был таков: «В местах расселения наблюдается переуплотненность»[10]. Местные власти, совершенно справедливо считая такую ситуацию ненормальной, рассматривали ее как временное явление. В справке, подготовленной заместителем председателя Новосибирского облисполкома к 3 октября 1941 г., указывалось на необходимость «немедленно начать новое строительство домов для переселенцев»[11]. В соответствии с этим, бюро обкома ВКП(б) и облисполкома постановлением от 8 октября 1941 г. обязало председателей райисполкомов в декадный срок представить на утверждение в облисполком план строительства домов для немцев-переселенцев. Строительство должно было быть организовано силами самих переселенцев и закончено к 1 апреля 1942 г.[12] Первые сведения о количестве необходимого жилья стали поступать в облисполком в ноябре — декабре 1941 г.
Оперативное решение жилищного вопроса наталкивалось на неясность статуса депортированных немцев. Уже осенью 1941 г. в облисполком делались запросы о порядке отпуска древесины переселенцам-немцам. Обллесуправление спрашивало: «Считать ли немцев плановыми переселенцами и отпуск производить бесплатно или же на общих основаниях и за плату?»[13] Только 15 декабря 1941 г. было получено письмо Сельхозбанка СССР за № К-021-П «О кредитовании переселенцев Поволжья и расчетов с ними на местах вселения». Новосибирская областная контора Сельхозбанка разослала его своим управляющим и уполномоченным только спустя месяц[14]. Затягивание центральными органами решения жилищной проблемы в совокупности с пассивной ролью местных властей привело к тому, что наиболее благоприятное время для решения этого вопроса было упущено.
С начала 1942 г. в связи с ужесточением государственной политики в отношении немцев был изменен порядок кредитования и расчетов с ними. Распоряжением СНК СССР № 8332 от 9 мая 1942 г. выдача кредитов немцам на строительство жилых домов теперь должна была производиться на общих основаниях, то есть за плату. Отменялись выплаты разницы стоимости между сданным и полученным имуществом. Ссуды должны были выдаваться Сельхозбанком под обязательства заемщиков и гарантию колхозов[15]. Но все эти решения не нашли своего практического воплощения. И в последующие годы УНКВД по Новосибирской, Омской областям и Алтайскому краю отмечали, что «среди немцев мало людей, которые имеют собственные дома или землянки»[16]. Значительно усложняло ситуацию и то обстоятельство, что многие немцы не спешили обустраиваться на новых местах. Они считали, что выселены в Сибирь временно и после войны смогут вернуться на прежнее место жительства.
Неоднозначно складывалась ситуация и с медицинским обслуживанием депортированных немцев, с обучением их детей в школах. Формально немцы могли получать медицинскую помощь наравне с местным населением. И фактически, как сообщали местные УНКВД, положение было более или менее благополучно: «случаев отказа медицинских работников от оказания медицинской помощи не зарегистрировано. Однако со стороны отдельных медицинских работников имели место факты пренебрежительного отношения к этому контингенту»[17].
Особого внимания заслуживает вопрос о положении детей депортированных немцев. Доля лиц, не достигших 16-летнего возраста, среди депортированного немецкого населения составляла почти 50 %[18]. В результате целой серии постановлений ГКО практически все немцы-мужчины в возрасте от 15 до 55 лет и женщины-немки от 16 до 50 лет были мобилизованы в рабочие колонны при лагерях и стройках НКВД СССР, а также на предприятия других наркоматов. Освобождались от мобилизации только женщины, имеющие детей до 3-х лет[19]. Начальникам УНКВД было также дано разрешение в отдельных случаях «освобождать женщин-немок по многодетности (не менее 3-х детей) при условии отсутствия других членов семьи, могущих содержать детей»[20].
В наиболее тяжелом положении оказались дети спецпереселенцев-немцев, чьи родители были мобилизованы в «трудармию». Лишенные присмотра и средств к существованию, они стали настоящей проблемой для руководства колхозов. В Новосибирский облисполком от председателя Зыряновского райисполкома поступил запрос, ярко характеризовавший сложившуюся ситуацию: «Прошу разъяснить следующий вопрос: что делать с оставшимися немецкими детьми в отношении обеспечения их продуктами питания, так как в решении облисполкома говорится, что исполкомы должны определить немецких детей среди оставшихся немцев, которые не подлежат мобилизации, а также устроить в немецкие колхозы, но в нашем районе немецких колхозов нет. Следовательно, часть детей устроена у оставшихся немцев, и часть определены в местные колхозы. Оставшиеся родители совершенно не имеют никакого заработка и не осталось никакого имущества, так что детей содержать совершенно не на что. Руководители колхозов отказываются выдавать продукты питания, а через кооперацию вполне ясно, что нужны средства. Поэтому я совершенно стал в тупик, что делать с немецкими детьми. Откуда брать для них средства для содержания?»[21]. Ответ заместителя заведующего облисполкомом по хозяйственному устройству Марковой не предлагал реального решения проблемы. Он гласил: «Детей, оставшихся от семей немцев, мобилизованных на трудовые работы, необходимо через райдетприемники определять в детские дома»[22]. Более того, это предложение шло вразрез с рекомендациями руководства НКВД, которое признало нецелесообразным «брать детей на иждивение колхозов или детских учреждений Наркомпроса»[23]. В результате почти из каждого района приходили сообщения о том, что немецкие дети ходят по деревням и побираются, нищенствуют.
Плохо обстояло дело со школьным обучением немецких детей. У тех из них, чьи родители были в трудармии, возможности посещать школу практически не было. Но и среди тех, кто жил со взрослыми родственниками, в школу ходили единицы. Причины заключались в нежелании некоторых родителей обучать своих детей в русских школах, в незнании русского языка, но в основном — в тяжелых материально-бытовых условиях, отсутствии одежды и обуви[24]. Свою роль сыграло и то, что работники районных отделов Наробраза основное внимание уделяли эвакуированным и детям фронтовиков. Так, руководство УНКВД по Омской области сообщало: «Работа по охвату школьников (немцев — Л. О.) всеобучем на местах проведена совершенно неудовлетворительно. В отдельных районах дети вовсе не обучаются, а в некоторых охват детей достигает 20–30 %. На местах райОНО совершенно не проводит никакой работы по охвату школьным обучением детей немцев-спецпереселенцев. В райОНО нет даже сведений о количестве детей, подлежащих всеобучу. Вообще не уделяют им внимания». Некоторые немцы вынуждены были бросить школу, так как «учителя не стали их спрашивать»[25]. Информация о плохом школьном обучении немецких детей была доведена до сведения Наркмпроса. Но практических указаний не поступало[26]. Руководство страны было глухо к проблемам немецкого населения. В результате, на 1949 г. доля лиц немецкой национальности со средним и высшим образованием в Новосибирской области составляла 5,2 %, остальные имели низшее (начальное) образование или были неграмотны[27].
Процесс «освоения» немецкого населения предусматривал согласованные действия со стороны всех органов власти. Мероприятия местных органов должны были быть, согласно директивам «сверху», продуманными и хорошо организованными, чтобы адаптация немцев прошла с наименьшими издержками. Этого, однако, не произошло. Даже из небольшого перечня намеченных мероприятий осуществлено в полной мере и до конца не было ни одно. В значительной степени неспособность краевых и областных партийных и советских органов решить проблемы немцев была предопределена позицией руководства страны. Местные власти вынуждены были принимать меры к адаптированию данного контингента, но при отсутствии ответственности за неисполнение эти действия во многом стали просто формальностью.
Наиболее ярко, на наш взгляд, двойственность статуса немцев отражает политика и практика использования их труда. Первоначально советское руководство не имело четко сформулированных планов в отношении трудового использования немцев. Поэтому местные власти были сориентированы на применение труда депортированных в сельском хозяйстве. Размещение немцев сопровождалось запрещением их прописки в городах. Учитывая эти требования, руководство Новосибирской, Омской областей и Алтайского края обязало районные советские и партийные органы «включить всех немцев-переселенцев на работу в колхозы, а также отвести им приусадебные участки. Это должно было делаться на общих основаниях с коренными колхозниками и в соответствии с уставом сельхозартели»[28].
При приеме немцев на работу устанавливался дифференцированный подход. Специалистов сельского хозяйства предписывалось использовать в колхозах, райсельхозах, МТС и райзо без всяких ограничений. В отношении же врачей, бухгалтеров, педагогов, инженерно-технических работников должен был осуществляться индивидуальный отбор[29]. По данным переселенческого отдела Новосибирского облисполкома, доля рабочих и служащих составляла 33 % от общего числа трудоспособных немцев, прибывших в область[30]. Требование центрального руководства использовать труд немцев исключительно в сельской местности привело к тому, что многие специалисты-инженеры «пошли работать в мелкие предприятия местной промышленности и промысловой кооперации, отдельные врачи согласились занять места фельдшеров»[31]. Часть из них вынуждены были работать чернорабочими. Поэтому в учреждениях и на производстве по специальности использовалась лишь небольшая часть прибывших немцев.
Позиция местных властей при оказании немцам помощи в трудоустройстве определялась степенью необходимости работников той или иной профессии для организаций и учреждений района. Влияние оказало и то, что сначала немцев считали эвакуированными, поэтому некоторые руководители охотно принимали немцев на работу. В период с осени 1941 по осень 1942 гг. многие депортированные немцы работали механизаторами в большинстве МТС региона[32]. Занимали немцы до середины 1942 г. и руководящие и ответственные должности[33]. В дальнейшем такая практика была названа «антигосударственной» и сурово осуждена. Так, 17 апреля 1942 г. на заседании бюро Новосибирского обкома ВКП(б) рассматривался вопрос «О положении дел в Зыряновском районе». На основании поступившей в обком докладной записки была проведена проверка[34]. Ее результаты были неутешительны: помимо всего прочего, комиссия установила, что в пяти колхозах: им. Свердлова, им. Димитрова, им. Ворошилова, им. Калинина и «ВЦИК», председателями были «подобраны немцы, приехавшие осенью»[35]. Вопрос об их назначении решался «согласно постановлению районного комитета партии». Руководители района исходили из того, что эти немцы были коммунистами и специалистами в своем деле. Такая деятельность, однако, была сурово осуждена Новосибирским бюро обкома ВКП(б). Постановили: «первого секретаря Зыряновского райкома ВКП(б) Семагина „за провал работы, отрыв от жизни парторганизаций в районе, за попустительство антигосударственным элементам (выделено нами — Л. О.) и запущенность партийно-политической работы“ с работы снять и дополнительно обсудить вопрос о его партийности»[36].
Жесткое решение возымело действие. Впоследствии районные власти не допускали таких «ошибок», и немцы больше не назначались на руководящие посты.
Использование труда немцев на промышленных предприятиях также сопровождалось рядом правил, на сей раз официальных. Они содержались в пояснительной записке заместителя наркома внутренних дел Чернышова и заместителя наркома госбезопасности Кобулова. Суть этих требований заключалась в том, что немцев могли использовать «на строительных и подсобных работах», а также в «механических цехах предприятий, за исключением взрывоопасных, решая вопрос об их допуске в каждом отдельном случае, исходя из местных условий и обеспечивая за ними тщательное наблюдение»[37].
На предприятиях региона немцы трудились в цехах заводов на станках, автоматах, на погрузочно-разгрузочных работах, а в строительстве — на разработке песочных и каменных карьеров, на сооружении городских корпусов. В целом, на большинстве предприятий непосредственно в производстве использовалось не более 65 % от общего числа мобилизованных немцев[38]. Остальные были заняты на подсобно-вспомогательных работах.
Положение, в котором находились немцы, отличалось двойственностью. С одной стороны, у них сохранялись некоторые формальные права, с другой — они были насильственно мобилизованы и выполняли принудительную трудовую повинность в составе рабочих колонн и отрядов, проживали на казарменном положении на предприятиях и стройках в огороженных и охраняемых зонах со строгим внутренним режимом. Фактически их статус был близок к положению лиц, лишенных свободы. Долгое время статус мобилизованных немцев не был четко определен, что порождало возможность произвола со стороны руководителей хозяйственных организаций, где использовался труд спецпереселенцев-немцев. Это выражалось даже не в жесткой эксплуатации немцев-рабочих, так как ей было подвержено практически все трудящееся население в период войны, а прежде всего, в пренебрежении интересами этого контингента. Как отмечал в марте 1944 г. проверяющий ГУЛАГа НКВД, «отсутствие четких инструкций по использованию мобилизованных на заводах НКБ отрицательно сказалось на бытовых условиях, так как некоторые руководители предприятий не считались с требованиями УНКВД, ссылаясь на отсутствие соответствующих указаний Наркомата боеприпасов».
Первые шаги по оформлению правового статуса мобилизованных немцев в 1944 г. привели к противоречивому результату. С одной стороны, был налажен учет этого спецконтингента, была установлена ответственность руководителей хозяйственных организаций за условия использования мобилизованных немцев, что, в целом, положительно отразилось на материально-бытовом положении последних. С другой стороны, режим содержания немцев на предприятиях Новосибирской области стал значительно строже, более жестко ограничивались их права.
Отношения немцев с местным населением складывались на протяжении всех военных лет достаточно противоречиво. Первой реакцией на приезд нежданных переселенцев была настороженность, а часто и враждебность. Открытые формы недовольства, недоброжелательности встречались на первых порах довольно часто. Решающую роль в выборе такой модели поведения сыграла национальность депортированных. На протяжении 1941–1944 гг. в сводках и отчетах УНКВД постоянно отмечалось, что «отсутствие массово-разъяснительной работы сказывается на нормальных взаимоотношениях… колхозников с немцами. Со стороны руководства колхозов, а также подавляющего большинства колхозников отношение… враждебное. Смотрят на них недоброжелательно, враждебно, потому что они плохо работают и что по вине их, немцев, происходит война»[39]. Советских немцев воспринимали как фашистов, и мало кто знал, что немцы проживали на территории страны с конца XVIII века. В сложившейся ситуации именно органы государственной власти должны были стать примером того, как относиться к немецкому населению.
Но немало было случаев, когда местные жители оказывали помощь немцам, делились одеждой, жильем, продуктами. Отношение же местных органов власти было гораздо жестче.
В период Великой Отечественной войны советские властные структуры претерпели значительные изменения, и прежде всего, это касалось форм и методов их работы. Одной из определяющих тенденций было усиление репрессивных сторон деятельности государственной машины. Власть возвращалась к традициям 1930-х гг. Центральным руководством страны был принят ряд постановлений, в целом, значительно ужесточавших отношения между властью и обществом. Во многом это диктовалось тяжелыми условиями военного времени. Характерно, однако, с какой готовностью и рвением откликнулись на эти изменения местные структуры. Заработал с новой силой налаженный в предыдущие годы механизм наушничества и доносительства, обвинений во вредительстве и шпионаже. Одними из первых жертв этой волны стали депортированные немцы.
Принудительный характер переселения, участие органов НКВД, отсутствие четких разъяснений о причинах депортации, неясность правового положения на новых местах и, наконец, национальность — все складывалось не в пользу немцев. В этих условиях для местных жителей и чиновников показалось естественным видеть в немцах прежде всего вредителей, тех, на кого можно было «списать» собственные промахи и ошибки. Мобилизация немцев в «трудармию» только усилила эти настроения. С 1942 г. в Новосибирский обком стали периодически поступать жалобы на «засилье немцев», на «засоренность государственного аппарата чуждыми, враждебными элементами — немцами»[40]. Дело доходило до абсурда, когда немцев обвиняли в том, что они, «поработав в качестве председателей в ряде колхозов непродолжительное время (с осени 1941 по апрель 1942 г. — Л. О.) резко ухудшили их работу»[41].
Характерным стало «дело Кораблева», председателя оргбюро ВЦСПС рабочих совхозов Востока, разбиравшееся на заседании Новосибирского обкома 30 июня 1942 г. Суть дела заключалась в том, что Кораблев обвинил одну из своих сотрудниц, некую Хоромскую, в «бездействии и невыполнении своих прямых обязанностей» и послал в Москву телеграмму с просьбой «освободить т. Хоромскую от работы в Оргбюро»[42].
Хоромская, однако, посчитала эти действия несправедливыми и написала в Новосибирский обком партии и в Москву жалобу на своего начальника. Главным обвинением, которое ему предъявлялось, было «засорение аппарата чуждыми людьми, подбор кадров по семейному принципу»[43]. «Чуждыми элементами», о которых писала жалобщица, были спецпереселенцы-немцы из Республики Поволжья Рейсбух и Крумм, бывшие до 1939 г. сослуживцами Кораблева по городу Саратову. Сам Кораблев являлся уроженцем АССРНП, работал в Наркомтруде республики, там же был принят сначала в комсомол, а затем и в партию[44]. Вероятно, поэтому, с точки зрения Хоромской, Кораблев имел «неправильное понимание и отношение к вопросу переселения немцев Поволжья». Более того, «не договорившись с обкомом ВКП(б) о работе Рейсбух и Крумма в аппарате, он через директора Союзмолтреста тов. Гривко помог им устроиться на руководящей работе в Черепановском и Маслянинском совхозах Новосибирской области»[45].
В объяснительной записке на имя секретаря обкома Кулагина Кораблев не только отрицал обвинение Хоромской, но и поспешно открещивался от любого сотрудничества с немцами. Кроме того, он докладывал: «После совета в обкоме ВКП(б) об отношении к переселенным немцам я заявил, что в аппарате Оргбюро работает инструктором один немец, всю жизнь проживающий в Сибири (Мартенс). Мне рекомендовали освободить его от работы, причем сделать это так, чтобы он не понял, что освобождают его как немца. Я так и поступил: в декабре месяце Мартенса от работы в Оргбюро освободил в связи с реорганизацией аппарата»[46].
Но система не прощала ни малейших сомнений, и постановление бюро обкома партии было жестким: «Кораблева с работы… снять и из партии исключить за развал профсоюзной работы, отрыв от масс, злоупотребление финансами ЦК союза и покровительство враждебным элементам (немцам-переселенцам (выделено нами — Л. О.)»[47].
Дискриминация немцев не ограничилась экономической, социальной и бытовой сферой. Практически никакого участия не принимали немцы в политической жизни региона. Осенью 1941 г., когда немцы только прибыли, они почти сразу включились в деятельность местных колхозов и совхозов. Часто они выступали на колхозных собраниях, критиковали безалаберность и бесхозяйственность некоторых руководителей, вносили ценные предложения по улучшению работы[48]. Но это продолжалось недолго. Ужесточение государственной политики, мобилизация немцев, ухудшение материально-бытовых условий и отсутствие интереса к их проблемам вызвали у немцев ответную реакцию. Они перестали принимать участие в собраниях, куда, впрочем, их и не приглашали. Среди депортированных было много комсомольцев, кандидатов в члены партии и коммунистов. Но об этом старались не вспоминать ни местные органы, ни сами немцы. Политический и общественный остракизм в 1941–1944 гг. не носил официального характера, но существовал при молчаливом согласии властей. Это привело к тому, что политическая пассивность и недоверие к советской власти сохранились у немцев на долгие годы.
8 января 1945 г. СНК СССР принял постановление «О правовом положении спецпереселенцев»[49]. Этот документ официально и на высшем уровне определил статус немецкого населения страны. Однако сложившаяся в предыдущие годы практика неофициального ущемления прав немцев сохранилась на все последующие годы.
